Жизнь и приключение в тайге - Страница 68

«Такой собака живи, кушай, спи мало, мало. Такой собака работай не надо».

Напившись чаю, мы все вместе вышли из палатки на свежий воздух. Цепные собаки не могли выносить нашего присутствия; они ворчали, рвались с привязи, скалили зубы и, не обращая внимания на присутствие своего хозяина, продолжали лаять.

Стрелки стали проситься на охоту. Игнатий начал отговаривать. Он предупреждал, чтобы они не ходили близко к озеру или по берегам речек, потому что там у него поставлено много лочков (самострелы) на медведей, которые приходят каждую ночь к воде лакомиться мертвой рыбой. Говорил ли он правду или ему просто не хотелось, чтобы русские распугивали дичь «в его собственных заповедниках», но только благоразумие требовало воздержаться и обуздать свои охотничьи страсти, а поэтому вместо охоты на зверя решили пойти по птице.

На озере держалось много уток; они постоянно перелетали с места на место: то они улетали так далеко, что казалось более не вернутся, то вдруг неожиданно снова возвращались обратно, кружились в воздухе и с шумом опускались опять на воду. Это подзадоривало людей. Они взяли у орочей лодку и поехали на охоту. Но утки не допускали их близко, и едва лодка подходила на расстояние ружейного выстрела, они сперва отплывали, затем снимались все разом и, отлетев немного, снова садились около противоположного берега.

Охотники выпускали один за другим заряды, и чем более они горячились, тем более «мазали» и тем менее шансов было на успех. Наконец, одна из уток была ранена. Она поднялась, полетела было к морю, но скоро опустилась в озере недалеко от берега. Бросив остальную стаю, стрелки поплыли за ней, но она постоянно ныряла и не подпускала близко лодку. Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта стрельба и погоня за подранком, если бы на выручку не явился Игнатий.

Заметив, куда плывет утка, он, схватив острогу, побежал по кустам к протоке. Как только утка ныряла, он подвигался вперед, как только она всплывала на поверхность воды, он приседал на одно колено, ждал и не шевелился. Раненая птица направлялась в протоку, намереваясь уйти в море. Тут и ждал ее Игнатий. Заметив врага, утка нырнула в последний раз и быстро с течением пошла под водой. Сверху с крутого берега, сквозь чистую прозрачную воду хорошо было видно, как утка, вытянув голову и шею и сложив крылья вдоль тела, управляя только одними ногами, торопилась перескочить опасное место. Она думала, что вода прикроет и спасет ее от человека. Вдруг ороч поднял руку, коротко взмахнул ею назад и с силой бросил острогу в воду. Булькнула острога, мелкие пузыри вспенились на поверхности. Острога всплыла и на острие ее беспомощно билась птица.

Пришлось довольствоваться одной рыбой, благо в ней не было недостатка.

XXXI

На другой день утром орочи не решились ехать. Старик Игнатий советовал обождать восхода солнца. Приметы были какие-то неопределенные, сбивчивые: облака как-то шли вразброд, одни шли к востоку, другие им навстречу, иные казались совсем неподвижны; по морю кое-где темнели полоски ветра, кружились вихри… Нечего делать, приходилось подчиняться и ждать погоды…

Известно, что ничего нет хуже, когда приготовишься к отъезду, снимешь палатку, уберешь все, уложишь вещи и вдруг тебе объявляют, что надо подождать чего-то. Ждешь… Время тянется удивительно долго; чувствуешь себя выбитым из колеи, начинаешь высказывать свои предположения, делать расчеты, в десятый раз принимаешься расспрашивать вожатых о причине задержки. Поэтому можно себе представить, с какой радостью мы приняли объявление, что скоро можно будет ехать, что к вечеру море будет тихое и что придется плыть и ночью, потому что, кто знает, какая завтра погода.

Наконец, мы тронулись. Было около четырех часов пополудни. Так как одна из наших лодок была очень стара и сильно текла, мы оставили ее Игнатию, а взамен ее взяли у него такую же другую лодку, но и она оказалась не лучше первой: рассохшаяся она цедила, как решето, — приходилось постоянно откачивать воду и законопачивать щели тряпкой.

Море было сравнительно спокойно, только сильные и короткие порывы ветра сразу и неожиданно набегали то спереди, то сбоку и мешали грести.

Издали кое-где показывались нерпы. Выставив на поверхность воды блестящие на солнце гладкие и мокрые свои головы, они с любопытством разглядывали лодки, иногда плыли сзади, ныряли и вновь появлялись уже совсем близко.

— Раньше нерпа здесь много было, — говорил ороч Савушка. — Наша постоянно сюда ходи — стреляй. Теперь мало: один, два есть — много нету!

— Отчего же теперь нерп мало? — спросил кто-то из стрелков.

— Не знаю… Так! — отвечал он равнодушно. — Я думаю постоянно люди ходи, люди постоянно стреляй, гоняй, постоянно пугай. — Его не хочу тут живи. Сюркум (Мыс Сюркум на пути к заливу Де-Кастри) нерпа много. Твоя понимай. Сюркум? — он указал рукою на север. — Наша орочи туда каждый год ходи. Много убей; один лодка сто, больше, таскай!

Он весь оживился, глаза его заискрились — врожденная охотничья страсть в нем заговорила.

Вдруг одна из нерп вынырнула так близко от лодки, что люди едва не задели ее веслом по голове. Сильно испугалась она и снова проворно нырнула в воду. Стрелок схватил ружье и выстрелил в то место, где только что была голова животного, — пуля булькнула и всплеснула воду…

А нерпа снова всплыла и появилась уже дальше от лодки: с недоумением глядела она своими большими черными глазами и, казалось, не понимала, в чем дело.

Снова выстрел и снова промах… На этот раз нерпа исчезла совсем: она поняла опасность, которая ей угрожала.