Жизнь и приключение в тайге - Страница 27

В настоящее время накопилась уже значительная литература, дающая возможность в конкретных очертаниях представить себе эти новые формы жизни и все те изменения, которые так разительно изменили весь уклад жизни малых народностей. Таковы статьи М. А. Сергеева, А. М. Золотарева, очерки С. Быстового, Ю. Шестаковой, Н. Рогаля, К. Майбогова, рассказы С. Холодного и др. М. А. Сергеев очень четко подводит итоги этой новой жизни и нового культурного строительства в Уссурийской тайге: «Таежные типичные охотники, не знавшие ни пашни, ни домашних животных (кроме собаки), в колхозе завели посевы, фруктовые сады, коров. Исчезли навсегда постоянные лишения и нужда, возникла уверенность в завтрашнем дне. Прочно вошли в жизнь такие непонятные еще недавно явления, как школа и клуб, больница и ясли; с ростом культуры и зажиточности изменился и весь домашний уклад народа. Забила ключом общественная жизнь» .

Новые производственные отношения, сложившиеся в Уссурийской тайге, в корне изменили весь строй жизни, повлияв буквально на все ее формы. Нет ни одной стороны в быту народа, которая бы не подверглась глубочайшим изменениям. Ушло в прошлое кочевание, сложились новые формы расселения, изменился семейный уклад, изменились взаимоотношения с другими народностями и в первую очередь с русским народом; изменения коснулись типа жилищ, формы одежды, характера пищи; появились культурные навыки, но более всего изменилось мировоззрение народа: вчерашние кочевники, стоящие на уровне первобытной культуры, ныне стали активными строителями социалистической культуры.

В свете этих новых форм жизни отчетливо выясняются и основные ошибки Арсеньева, о которых частично мы уже говорили выше. Арсеньев скептически относился к мысли и возможности приучения орочей к земледелию и скотоводству. Охоту и рыболовство он считал для них извечными занятиями, главную задачу улучшения быта этих народов видел в создании таких условий, при которых наиболее процветали бы эти основные их занятия. Современная действительность показывает, как глубоко он ошибался.

К земледельческим занятиям малые народности Приморья были приведены самой жизнью. Уже во время гражданской войны отдельные стойбища робко и неуверенно приступали к усвоению земледелия. Этот момент нашел отражение и в художественной литературе. Герою романа Фадеева Сарлу удалось понудить женщин возделывать землю, но предложить это занятие мужчинам он не решился. Ныне сельское хозяйство прочно вошло в быт уссурийских и амурских малых народностей. «Никогда не знавшие сельского хозяйства удэхейцы, — пишет Ю. Шестакова, — научились обрабатывать землю. Теперь в лесной глуши поселился украинский подсолнух, растут помидоры, кавказская фасоль, муромские огурцы. Удэхейцы знают, как обращаться с домашними животными. А ведь еще не так давно доярка в их представлении была смелой женщиной, потому что не боялась рогатого зверя…» Целый ряд удэхейских колхозов славится своим сельским хозяйством: «Сихотэ-Алинь-ский колхозник» (селение Акша, у устья Самарги), «Красный удэхеец» (селение Санчихеза на Бикине), «Ударный охотник» (селение Гвасюги на реке Хор) — все это арсеньевские места. Особенно успешно развилось земледелие в колхозе «Ороч» (селение Уська-Орочская). По сообщению К. Майбогова, здесь в 1946 г. колхозом было засеяно 30 гектаров овощных культур, имелось 67 голов крупного рогатого скота, 23 лошади и 40 оленей . И в то же время орочские колхозники продолжали успешно заниматься и своими прежними промыслами. В том же году членами колхоза было выловлено 3200 центнеров рыбы . А еще в 1939 г., то есть менее чем через 10 лет после смерти Арсеньева, гвасюгинские колхозники приняли участие в борьбе за рекордный урожай картофеля и получили право принять участие во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке .

В. К. Арсеньев, как и почти все современные ему этнографы, был убежден, что для малых народностей переход в русские избы был бы вреден и даже губителен; не представлял он себе возможности возникновения в уссурийской тайге и на побережье Амура больших национальных селений. Теперь расселение этих народностей приняло иные формы. Ушли в безвозвратное прошлое раскиданные на громадных пространствах ничтожные убогие стойбища. Ныне по всему Амуру протянулись колхозные селения нанайцев с прекрасными русскими избами. Орочи дали замечательный пример объединения в одном колхозе целого народа. Стянулись в колхозные селения и удэхейцы.

Все хорские удэ стянулись в селение Гвасюги, ангоиские — в поселок Бира и т. д. Эти селения являются в полной мере очагами новой культуры: в них имеются школы, клубы, больницы, библиотеки, кино, звучит радио и горит электрический свет. Давно уже нет и прежних корьевых шалашей. Орочи и удэхейцы живут в русских рубленых домах, — лишь некоторые упорные старики не желают признавать новых жилищ, и кое-где рядом с новыми домами как своеобразные памятники старого ушедшего быта стоят ветхие шалаши, в которых коротают свои дни представители старейшего поколения. Изменились и формы организации труда: вместо примитивной простой кооперации появились правильно организованные бригады и распространились социалистические формы труда. В быт малых народностей прочно вошли ударничество, социалистическое соревнование .

В романе Фадеева темный и забитый крестьянин-переселенец, не освободившийся еще из-под власти кулацкой идеологии, Иосиф Шпак требует, чтобы партизанский штаб издал приказ о выселении из тайги инородов. Этот эпизод художественно отображает один из самых тяжелых и трагических моментов старой таежной жизни. Встречи орочей и удэхейцев с русскими крестьянами-переселенцами были не всегда дружественными. Арсеньев подробно рассказывает об этом в своих книгах, но разобраться в причинах этих столкновений он не сумел и принимал за национальный антагонизм то, что являлось следствием причин социально-экономических. Его отношение к староверческому, по преимуществу кулацкому, населению было двойственно. Его подкупали трудолюбие староверов, уменье настойчиво и упорно работать, предприимчивая инициативность, заслонявшие в его глазах их хищническую сущность. Но вместе с тем он с глубоким негодованием относился к их эгоистической черствости, самомнению, ханжеству и особенно не мог им простить презрительно-пренебрежительного отношения к малым народностям. Любопытен эпизод, о котором он рассказывает в книге «Дерсу Узала». Однажды он разговорился с одним старовером, приятелем Дерсу: